С покрытого персидскими чепраками дивана, на котором лежал  лорд  Генри Уоттон,  куря,  как  всегда, одну за другой бесчисленные папиросы, был виден только куст ракитника - его золотые и душистые, как мед, цветы жарко пылали на солнце, а трепещущие ветви,  казалось,  едва  выдерживали  тяжесть  этого сверкающего   великолепия;   по   временам  на  длинных  шелковых  занавесях
громадного окна мелькали причудливые тени пролетавших мимо птиц, создавая на миг подобие японских рисунков, - и тогда  лорд  Генри  думал  о  желтолицых художниках далекого Токио, стремившихся передать движение и порыв средствами искусства,   по   природе   своей   статичного.   Сердитое   жужжание  пчел,
пробиравшихся в нескошенной  высокой  траве  или  однообразно  и  настойчиво круживших  над осыпанной золотой пылью кудрявой жимолостью, казалось, делало тишину еще более гнетущей.