На землю медленно опускались мягкие сумерки, и вот пришло время уже зажигать свет в окнах, но только что-то не укладывалась в этот тихий и мирный вечер. Странное возбуждение витало в воздухе, мнимый запах мускуса раздражал ноздри, и волосы, больше напоминающие волчью шерсть, упорно вставали дыбом на затылке.  Илайя жадно дышал, опираясь руками на каменный подоконник, и так пристально вглядывался в манящую темень парка, что казалось, стекло и фигурное плетение металлической решетки на окнах не являются для оборотня преградой. Слабый свет желтого фонаря за окном вырисовывал резкие очертания колючего кустарника и неестественную бледную парковую дорожку, от легкого порыва ветра чуть шевелились тонкие травинки образцового газона, и мягкий свет заставлял золотом отливать белые бутоны роз ближайшей клумбы. И единственным признаком активной жизни были тучи мошкары, что мелкими точками вились возле лампочки, словно очередное напоминание о непредсказуемости и хаосе жизни. Илайя зажмурился, чуть запрокинул голову назад, чувствуя, как по коже раскаленным потоком разливается привычное покалывание, как пока еще мягкий, почти неуловимый зуд раздражает кожу, и отвратительно ноют десны, будто он резко снова стал маленьким младенцем, у которого режутся зубы. Пальцы неестественно выгнулись, ногти впились в гладкую поверхность подоконника, и Илайя отшатнулся от окна вглубь комнаты. Еще рано.... Он скрылся в пока еще спасительной тени, куда не попадал лунный свет, такой горячий и желанный этой ночью, и только горящие животным желтым огнем глаза, словно два раскаленных уголька камина, насмехаясь, говорили "прятаться тебе осталось недолго". С того места, где замер оборотень,  в прорези окна были отчетливо видны край размытого, серо-синего неба, кажущуюся беспорядочной россыпь звезд и край полного лунного диска. Диск, как бездушно и скупо. Нет, луна уже давно стала моей любовницей, самой желанной и ненавистной, самой прекрасной и уродливой одновременно. Все еще не отрывая зачарованного взгляда от этого блеклого бельма неба, мужчина непослушными пальцами расстегивал рубашку. Илайя носил хорошие вещи, и ему не хотелось бы, чтобы по прихоти полнолуния они оказались безвозвратно испорчены. И дело даже не в его скупости, а в той почтенной бережливости, что он воспитал в себе еще в пору юности и нужды. Тем временем тело его уже почти потеряло чувствительность, и Флореску пришлось поторопиться, чтобы избавить себя от последних остатков одежды, и уже босиком, обнаженный, он сделал два шага в бледную полоску света жестокого светила. Илайя раскинул руки в стороны, со слепой жадностью впился взглядом в белый круг, и тут же, словно оглушенный, рухнул на четвереньки. Кости черепа хрустели так громко, что заглушали все остальные звуки, а адская боль в коленях, выворачивающихся наизнанку, стирала остатки разума. Но это боль была желанной, она была прекрасней и яростней кайфа от наркотика, принятого впервые. Илайя упивался ей с такой постыдной жадность, с какой изморенный жаждой путник преподает потрескавшимися губами к самой неприглядной луже. Кости, словно налитые расплавленным свинцом, меняя положение, разрывали податливую кожу, но регенерация, достигающая в момент обращения пика своей активности, почти мгновенной заживляла страшные раны. Сложно было поверить, что это уродливое подобие тела, неестественно выгибающееся на полу, еще мгновение назад было привлекательным мужчиной. Тем временем воздух содрогнулся от особенно громкого хруста - это ломался, меняя положение, позвоночник, а сердце Илайи сделало несколько особенно надсадных и тяжелых ударов. Казалось, что еще мгновение, и оно остановится, не выдержав страшной нагрузки, что просто лопнет от болевого шока и перенапряжения, но обошлось. И вот, отряхиваясь всем телом, с персидского ковра ручной работы, лениво, чуть ошалело поводя из стороны в сторону лобастой мордой, поднялся гигантский волк. Мощные лапы зверя сделали несколько шагов в сторону окна, а потом волк приподнялся на задних конечностях, опираясь передними о подоконник, и ткнулся влажным носом в стекло. Луна все еще отражалась в больших, умных глазах зверя, тот преданул ушами, вслушиваясь в какофонию ночи. Окрас животного не был черным или белым, что является редкостью среди волчьей породы, его можно было бы назвать обычным "серым", но и здесь это понятие не подходило, ведь шкуру зверя украшали светло охровые и рыжие подпалины, несколько полос светлой шерсти рассекали его передние лапы и морду, а спину покрывала черная полоса, настолько широкая, что сторонний наблюдатель мог бы назвать волка "оседланным". Но особой гордостью волк мог бы назвать свой воротник, настолько богат и мягок был там мех, придающий животному особый королевский, величавый вид.  Но вот волк спрыгнул обратно на пол, ловко открыл массивную, дубовую дверь и вышел в коридор. Легкой рысью, совсем не стесненной его немаленьким весом, он пробежал по коридору, свернул на широкую, богато украшенную лестницу, с красивыми перилами, с которых так весело и радостно кататься в детстве. Впрочем, животному было явно не до красот внутренней обстановки здания, он уверено прошел к главным дверям, открыл их привычным ударом лапы и уже через несколько мгновений неспешно бежал по подъездной дорожке, не асфальтовой, а посыпанной мелким щебнем. Около большой и красивой клумбы, посреди которой стоял фонтан, изображающий то ли нимфу, то ли какую-то древнегреческую богиню, льющую воду из гигантского кувшина, волк задержался, с интересом обнюхал куст шиповника, а еще через секунду с флегматичным видом задрал около этого куста лапу. Завершив сие действо, оборотень несколько раз поскреб мощными задними ногами землю, от чего щебень полетел в разные стороны, тихо и утробно рыкнул, и уже после окончания ритуала, пометив свою территорию клеймом "Мое!", зверь стремительно скрылся в благодатной темени парка.
***
Он уверенной рысью проверял владения, стремительной тенью несся меж толстых стволов деревьев, больше напоминающих ноги уродливых великанов с бугристой, каменной кожей, чем стройные ели. Косматые верхушки могучих растений переплетались друг с другом, словно создавая непроницаемый купол не только от дождя, но и от солнца. И не было ничего удивительного в том, что неподготовленному путнику обросшие мхом пни и вывороченные с корнем коряги казались не трухлявой пищей для жуков и червей, а страшным чудовищами и монстрами из преисподней. А мягкая земля, жирная и влажная, пружинила под лапами охотника, старые, желтые иголки, источали пряные, чуть сладковатый аромат, и нежной свежестью пахли грибы, в избытке покрывающие разлагающуюся плоть лесных великанов. Волк вывесил огромный алый язык, больше напоминающий широкую лопату, и, будто пробуя воздух на вкус, облизнулся, от чего в темноте в тонком лучике лунного света, единственного, решившегося заглянуть в эту непролазную чащу, блеснули влажной слоновой костью острия огромных звериных клыков. Оборотень явно наслаждался своей мощью и силой, бесстрашно и легко преодолевая самые сложные преграды из наваленных камней, глубоких оврагов и кажущихся непроходимыми буреломов. И порой замечая что-то удивительно прекрасное, такое чарующее в своей дикой красоте первозданной природы, Илайя невольно думал, что, не покори он в себе жажду смерти и убийства, желание истреблять и уничтожать, он мог пронестись мимо этого удивительного вида и даже не обратить на него внимания. Хотя, вряд ли бы в таком случае он вообще позволил себе углубиться в лес, ведь самая сладкая дичь - люди, живут в городах. Но эти мысли были неприятны вервольфу и он снова возвращался к быстрому бегу, универсальной волчьей рыси, которая позволяла животному бежать не только с большой скоростью, но и сохранять силы. Волк как раз взбирался на очередной пригорок, когда вдалеке он заметил странную брешь в этом воинстве лесных величавых истуканов, и незамедлительно направился туда. За сто пятьдесят лет своего существования, он смог прекрасно изучить все окрестные земли, поэтому открывшийся пейзаж не стал для волка сюрпризом. Зверь замер на краю обрыва, с привычным интересом разглядывая удивительно прекрасный вид. А посмотреть действительно было на что: та мелкая речушка, больше напоминающая  ручей, что рассекала густой ельник, здесь становилась бурной и своенравной, разливалась в ширь и потом с клокочущим ревом серебряным, звенящим потоком срывалась вниз, в бездну, где разбивалась о скалы на тысячи брызг, закручивалась во множество небольших, обманчиво неопасных водоворотов, попав в которые, так тяжело выплыть на поверхность. И по берегам продолжали рваться ввысь могучие ели, раскидывая в стороны свои огромные лапы, и их бугристые, напоминающие окаменелых змей, корни, покинуто и жалко торчали из крутых берегов, показывая, что этим великанам не так-то легко удержаться, как они стремятся показать. Впрочем, не только прелестный вид привлек внимание нашего оборотня. Он как раз хотел развернуться и скрыться в глубине леса, когда резкий порыв ветра принес с собой сладковатый запах мертвечины, который обжег Волку глотку, а из его плотно стиснутых челюстей непроизвольно вырвался тихий гортанный рык Вампир! Кровосос действительно вынырнул из благодатной темени чащи: его кожа мягко мерцала в лунном свете, он был безмятежен, но только на первый взгляд. Зоркое зрение зверя показало ему, что на самом деле брови этого чужака сошлись на переносице, будто его мучили раздумья или он старательно вспоминал дорогу, а в черных провалах его глаз горел затаенный холодный огонек решительного отчаянья. Впрочем, с тем же успехом Илай мог списать все на свое больное воображение. Единственное, что радовало Илайю - этот вампир не мог его почуять, ведь фортуна не оставила своего любимца и тот вышел полюбоваться красотами пейзажа с подветренной стороны. Шерсть на загривке волка встала дыбом, он припал к земле, в темноте сливаясь с окрестными камнями и издали вполне напоминал большой валун. Глаза оборотня внимательно следили за проходимцем. Договор, да и личные взгляды на весь вампирский род подсказывали оборотню - вампира нужно уничтожить, причем, чем скорее, тем лучше. Но Волк прекрасно знал эту местность - она была, мягко говоря, неудобной для преследования, и если вампир сможет скрыться, то кто сказал, что он не расскажет о выживших ликантропах Волтури, а Илайя совсем не хотел навлекать на свою семью неприятности. Если это вампир - то он вряд ли успеет уйти далеко за эти сутки. Он будет прятаться днем, а ночью мы сможем его снова выследить. Но все-таки что-то необъяснимое было в поведении незнакомца, он вел себя слишком по-хозяйски, слишком уверенно, и даже то, как он пересекал лес, словно вспоминая давно позабытую дорогу... Кровосос перемахнул реку одним молниеносным прыжком и скрылся за деревьями, а Илайя еще полежал немного, вслушиваясь в звуки, и по шорохам определяя, куда и в каком направлении движется живой мертвец. Убедившись, что вампир ушел достаточно далеко, и их пути не совпадают, Илайя мягко поднялся и отступил обратно в чащу, только белки глаз блеснули в ночном мраке. Он возвращался домой.
***
Оборотень не успел дойти до своей комнаты всего несколько шагов, обратное превращение застало Илайю прямо в коридоре, и он несколько минут извивался на ковровой дорожке, повторно проходя через муки превращения. Первую секунду он лежал, тяжело дыша, упершись влажным от пота лбом в сгиб локтя. Впрочем, Илай быстро пришел в себя, но бодрость духа и привычную силу ему вернул только теплый душ, под которым мужчина стоял в течении часа. Его всегда успокаивал звук льющейся воды, а струи влаги, бегущие по лицу, будто смывали остатки волчьей шкуры и ночных похождений...кстати, о похождениях. Флореску коснулся ладонями гладкого кафеля, осязая подушечками пальцев его прохладу, которая так не вязался с жаром его собственного тела. Впереди был день полный забот, телефонных звонков и остальных ненужных мелочей. Но было одно дело, которому Илай хотел уделить особое внимание... резким движением оборотень перекрыл воду, вышел из ванной. Наспех вытершись банным полотенцем, и облачившись в свободную рубашку и светлые брюки, он спустился вниз, к завтраку. Столовая была одной из самых больших комнат, и явно была рассчитана не на маленькую группку из трех человека, а как минимум на двадцать персон. Мягкая и уютная мебель, большой, антикварный стол с резными ножками, занавески и обои мягких цветов, не должных раздражать глаза, красивая лепнина под потолком, на некоторых окнах витражи и обилие растений в кадках по всему периметру зала - богато, почти что пышно, обстановка комнаты мало напоминала современные течения модерн или поп, здесь даже не пахло склонностью к минимализму, зато отчего-то стойко ощущалась атмосфера девятнадцатого века. Стол уже был накрыт - немногочисленная прислуга, следящая за порядком в доме, не только превосходно исполняла свои обязанности, но и умела держать язык за зубами, за что получала буквально баснословные деньги. Эти люди порой служили семье Флореску, повторяя судьбу своих дедов и прадедов, и что лукавить, их верность и расторопность были проверены веками. Впрочем, даже сейчас, в современном мире демократии и конституций, ООН и Гаагского верховного суда, попадая в этот дом, окунаясь в этот мир, на мгновение могло показаться, что ты случайно метнулся назад, застав если уж не феодальную эпоху Европы, то времена крепостного права Российской Империи это уж точно. Впрочем, у Флореску не было времени предаваться прогулкам по эпохам, он только опустился на свой стул, находящийся во главе стола, и, пользуясь свободной минутой, быстро набрал на сотовом телефоне какой-то номер:
- Алло? Да, это Илайя Флореску. Элиза, будьте так добры, отмените сегодняшнее совещание. Нет, я буду сегодня позже. Нет, все остальные вопросы к моему заместителю. Благодарю, - телефон пискнул, и Илай как раз убирал его в специальный кожаный футляр на поясе брюк, когда шорох шагов со стороны входной двери заставил его поднять голову и приветливо, но, тем не менее, сдержано, улыбнуться:
- Доброе утро. Надеюсь, эта ночь была спокойной.