Все стихло, внутри головы, снаружи... костры зашипели, затухая под косыми струями дождя, удары там-тамов давно сбились с ритма сердца и все затихали, затихали вдали, каждым отдаленным ударом что-то обрывая. Накал и рваный ритм прошли, уступая место чистому воздуху, кристальному пониманию, тонкому пению и незримой музыке.
Она обхватывает сердце прозрачной нитью и тянет куда-то вперед, ей мешает грудная клетка, ребра, кожа, ей мешает все, что доказывает то, что я еще жив. Но она не останавливает свои попытки, надеясь на  положительный результат в скором будущем. Ничего не могу обещать.
А пока причиняет только намеки на боль, побуждает к действию, пробуждает невнятную томительную тоску, ведет никому не ведомыми путями.
Я не умею лгать и в этом моя проблема... относительная, конечно же. Мне проще сказать в лицо всем и каждому, что я думаю. Так всегда и делаю. Резко, понятно, достаточно грубо от того, что правдиво.
Когда-то в детстве заявил, что вон ту тетю в щеку я не буду целовать, потому что у нее огромная бородавка на носу и грудь в глубоком декольте похожа на жопу. "Тетя" покраснела, возмущенно вздернула нос, процедила что-то о невоспитанности и манерно удалилась. И мне тогда было плевать на то, что она влиятельна, богата, да пусть хоть королева. Я про себя решил, что не буду делать ничего, что мне может быть противно.
Пытались переучивать, но у них не получилось. Я буду срываться на крик, я  буду спорить, я могу ударить в запале, я могу утрировать, наступить на самую больную мозоль, если меня будут трогать, заставлять что-то делать. Но больше всего доношу самую драгоценную истину со спокойствием и достоинством, с легким прищуром и ненормальной искренностью... я ненавижу играть, притворяться, я  плохой актер...
Я только верю в свои слова. Именно в те, которые верю. Такой вот парадокс.  Я не принимаю чужих аргументов за истину, я не принимаю чужое мнение за едино верное, если я буду считать по-другому, то  пусть все хоть захлебнуться своими доводами - я считаю по-другому. Пройдите мимо и не обращайте внимания, не трогайте ни словом ни делом -  и конфликта не будет, мне просто не будет ни до кого дела.  Мой мир в моей голове, а не снаружи, и никто из "нужных" людей не должен туда вписываться навязчиво или ненавязчиво. Если понадобиться я  сяду на краю вселенной и буду перебирать коричневый песок, глядя на то, как солнце заходит навсегда.
-Вы мне нравитесь. - я не могу избавиться от вызова,  не могу отпустить это чувство, когда в любой момент ожидаешь подвох, удар поддых, язвительный смех над своими словами.
Я не могу избавиться от чувства беспомощности, потому что открыт, потому что пробую искренность несколько с другой стороны. У нее горький привкус и болезненное послевкусие. Я не таюсь, не показываю зубы, зло прищурившись, не пытаюсь вцепиться в  горло в ответ на любое  неприятное высказывание.
Настороженность никуда не проходит, даже после всего, даже после блаженной истомы тела остаюсь несколько напряженным, ожидая.
Ты нравишься мне, неужели непонятно? Глаза у тебя особенные... один долгий проникновенный взгляд может вызвать головокружение, чувство падения в бездну... И руки... прохладные, тонкие пальцы, красивые, изящные, аристократичные... И голос: отрывистый, глуховатый, почти убийственный, чувствую. что может убить напрочь. И чувство того, что рядом с тобой мне нечего бояться и опасаться, кроме тебя. Осознание твоей собственной опасности, по сравнению с которой меркнет все остальное.
И тайна, которая окутывает все возможное пространство вокруг тебя... еще немного и приоткроется завеса, но серебристая ткань только дразняще  колеблется под порывами ветра.
И то, что ты ветер... бескрылый, ибо не нужны тебе крылья, сильный, обособленный, целостный, почти дикий...я чувствую, что ты способен на все, на любые разрушения, стихийные бедствия... после тебя могут остаться разрушенные дома и поваленные деревья... А я бы последовал за тобой...
Мне нравится даже то, что ты связываешь меня ментально. Это вызывает мое же раздражение и побуждение бороться дальше. Важно то, что войне в моей голове придается немного иной смысл.
Только я  ничего не скажу сейчас, не поделюсь никакими секретами... все это было уже сказано в одной простой фразе.
Если хочешь, я как нибудь покажу, что в тебе мне нравится... поэтапно, по мелочам. Докажу. Если вся моя жизнь составлена из доказательств, из постоянных, монотонных доказательств того, то я  имею право на все, что посягаю, то я докажу, из сил выбьюсь, но докажу... докажу...
Тянет слишком сильно, до боли...горько... очень горько.... улыбаюсь, мягко и незамысловато,  касаюсь губами виска, кончиками пальцев по плечам... невесомость, прикосновения на грани... почти... как будто воздух вокруг глажу... темные создания на коже почти не пугают, особенно если обрисовывать их контуры... задеваю волосы, что черными змейками струятся  в некотором беспорядке.
Я чувствую себя очень маленьким и бесполезным... затерявшимся  в чужой силе, ищущим приюта в ней же...
Мне нравятся твои поцелуи навылет, которые достают почти до сердца... как на расстреле... поцелуй равен серебряной пуле, что вбивается безжалостно куда-то внутрь, находя свое убежище.
Пули тонкие. острые на концах, как сверла... никогда не пропадут бесследно, не исчезнут пустотой. не позволят ранам затянуться.
Пускай... пускай... зачем противиться, зачем что-то делать, если потом буду жалеть?
Как от какого-то разряда безвольно раскидываю руки в сторону, выгибаюсь чуть, открывая всего себя в этом отчаянном жесте... губы упрямо сжаты, взгляд твердый... как если бы я  сейчас стоял на подоконнике, спиною к открытому окну,  доказывая, что я  могу  сделать полшага назад... как если бы  я  стоял у стенки перед  вооруженными солдатами, что пришли привести приговор в действие, а завязать глаза я отказался...
Я давно понял, что черная лента на глаза приговоренного к расстрелу - это не милость для него, а для его убийц... что-бы им не снились по ночам те взгляды, с которыми встречают  смерть...

Ким поняла все за секунду до подтверждения собственной идеи и лишь успела крикнуть: На метлу! И живо вверх!, как услышала дыхание принадлежащее хозяину театра. Все было просто и тупо, как в насекомоядных цветах - обед чувствует непреодолимое желание расслабиться и отдохнуть, а в это время как раз приходит время отобедати для маленького и очень симпатичного монстра, которому, согласитесь, тоже время от времени кушать хочется. И все довольны - обед, потому что ему уже пофиг, монстр, потому что вкусно откушал.Ким прыгнула вверх, хватаясь рукой за взвившуюся туда же вверх метлу, а другой уцепившись за Лилькину шкирку. Метла действовала с Ким слажено, доказывая что истинному игроку в квиддич инструмент - продолжение тела, только вот повисла кимберли неудачно - долго на одной руке не провисишь, сколько не старайся: забирай свою метлу, я не удержу , почва, на которой стояли и лежали девушки пару мгновений назад, заколыхалась, превращаясь в воронку, а морда обезьяны с щупальцами вокруг рта, завораживала, появившись среди тканевой травы. У ким было даже подозрение, что вся эта площадка и есть монстр. Вещи Ким забыла внизу и возвращаться за ними как-то не хотелось. С ней осталась одежда, метла, волшебная палочка, омнинокль, который ким сунула в карман по рассеянности и довесок в виде Лильки на конце руки. Что ж бывало и хуже. правда метла намекала, что "как бэ, хозяйка, я тут эээ...высоко не поднимусь, худеть было надо", но Ким было не до того - из-за перегрузки метла не поднялась выше крон, так что опасность оставалась, а макака явно претендовала на два сочные куска мяса и ученицы гаррвардса по совместительству, мышцы слушались с трудом, считая, что если один раз совершили беспримерный подвиг под действием адреналина, что бегал по всему телу с кровью, как истеричка во время пожара, и активизировал все мало-мальски способное двигаться, то это вовсе не значит, что будут молчать, не болеть и ещё удерживать две тушки на метле, а точнее под ней. Пальцы побелели, а руки заняты, даже палочку не вытащишь: СДЕЛАЙ ЧТО-НИБУДЬ! - конструктивное предложение больше напоминало истерику, Ким старательно подтянула Лили повыше, чтобы та имела шанс тоже зацепиться за метлу, если вдруг приспичит. И куда смотрели местные зоологи, а лучше какие-нибудь эсктрасенсоэкзорцисты - прохлопать такое "чудо"... ботинок Ким решил, что на ноге ему делать нечего и полетел вниз, помахивая на прощание шнурками и желая долгой жизни. Попал он прямо в маленький прищуренный глаз животного (или кто оно там было - Ким как-то сейчас мелочи мало волновали), которое как раз решило подняться повыше, чтобы не дай-то бог, не пропустить своих потенциальных пленников и еду по совместительству, в свободный полет. Обезьян приостановился на долю секунды, которую ким потратила обещанию всем богам всевозможных даров, жертвоприношений, даже пожалуй можно было и людских, а также подарок Филчу на рождество и хоть какое-то восстановление убытков за книги, которые лежали в обволакиваемой слизью сумке, которую не спасти - Лили должна вызвать метлу, метла лежит там, где ещё досягаема. Точно - это решение всех проблем. А потом на площадь Гриммо и без остановки - путь назад теперь выглядит скорее пугающим, чем приятным. Только вперед, если только... что может случиться, если вдруг "не только" Ким думать не хотелось, пока что это была классная история для папы и друзей, над которой можно посмеяться и которой можно было попугать маму, но если она больше никого не увидит? Это ведь конец не для урожденной Вуд - все должно исправиться. Должно, слышите?! Должно...
>> Площадь Гриммо, 12.

На метлу! И живо вверх! - внезапно раздался оглушительный в странно успокоившемся сознании Лили голос подруги. И пока она хоть как-то успела отреагировать, почувствовала на своей спине отчаянную по своей твердой цепкости хватку Кимберли, а в следующую же секунду явственно осознала болтание своих ног над тем, что принято считать землей, раз оно внизу, но в данный момент над тем странно двигающемся морем, которое делало эту явь полным подобием сна. Ужас пробрался в самые кончики внезапно занемевших пальцев.
- Акцио, метла! - мгновенно подчинилась она совету подруги, не узнавая свой визгливый голос. Еле-еле ухватив свой спасительный «Нимбус», насилу заставила себя отвести взгляд от вырисовывающейся в этом мареве бывшего изображения травы колоссальной движущейся морды обезьяны с щупальцами, вызывающими одним своим видом рвотные позывы.
Как хорошо, что я все же не успела поесть! - зачем-то пронеслось в абсолютно затуманенной паникой голове. Продолжая держать в руках метлу, девочка и не подумала сесть на нее, а висела себе на своей куртке, как Пиноккио, повешенный на гвоздик, не подразумевая даже, что держится она и не летит в пасть этого мега-чудища только за счет титанических усилий вангловки.
- Сделай что-нибудь! - в этой безумной тишине, разбавленной разве что чавканьем слизи в щупальцах монстра прямо под ногами учениц, нечеловеческий крик Кимберли казался громоподобным. Лили вздрогнула и тут же пришла в себя, в долю секунды оседлав метлу и взмыв ввысь, подальше от этой закруживающейся воронкой пасти!
И только теперь ужас, вырвавшийся из горла дочери знаменитого Поттера, звериным воем огласил округу сего невероятного пространства, которое не подразумевало теперь возможность укрытия или надежного местоположения. Казалось, что даже небо может раскрыть нечто подобное, воздух вокруг скрутиться в трубочку и нанизать тебя на себя... Где что-нибудь настоящее? Ответа на этот вопрос просто не было! Настоящая ли она сама - Лили и этого сказать наверняка не осмелилась бы! А вдруг она умерла, попала в эту воронку внизу, а сейчас удирает трусливо ее душа, о которой столько говорят магглы?
Пролетев около часа в одном сумасшедшем темпе, Лили все же успокоилась - хотя бы тем, что рядом в таком же немом ужасе и, по-видимому, с так же шевелящимися волосами, летит бок  о бок с ней Кимберли, человек, впервые в жизни спасший ее из лап реальной смерти, причем такой негероической и уродливой!
- Я твой должник на всю жизнь! - не разжимая напряженно сдавленных в течение всего пути от «бибизянки» бровей твердо и громко, хоть и чуть хрипловато из-за сорванных связок от рева, что изрыгался самостоятельно и безконтрольно некоторое время назад, проговорила она, чеканя каждый звук, будто впечатывая эту фразу татуировкой на сердце. Повернув голову к Ким, она встретила ее разительно повзрослевший взгляд и, нечаянно дрогнув подбородком, кивнула, снова устремляя глаза в неизвестность, в путь до папки, до спасительного душа, до живых, настоящих людей, волшебников и целого мира.

>>>> Площадь Гриммо, 12.

Лощеное. Вылизанные чуждым раболепием гениталии Бога. Сумасшедшая усмешка вырезанного с лица рта фарфоровой куклы из материнской комнаты - гленофобия внутривенно; кроме смерти, больше всего боялся стать одним из них - и стал; не контролируя происходящее, действую так,как заложено - спасибо геному; если бы была возможность - я хотел бы войны.
Независимой и безрассудной; нагой, беспринципной войны - где однополчане сношают вражеских детей за углом, а сталь оружия примерзает к рукам; где нет различий между женщинами и мужчинами - за инаковость все одинаково заслуживают смерти. Где ненависть - единственное из испытываемого, а жажда крови берет верх. Где идеалы овладевают мозгом окончательно и бесповоротно, не оставляя путей к отступлению.
Не помню - не знаю, - как так получилось, но чайник вскипает, обжигая паром руки - не помню - не знаю, - когда поставил его на плиту, как зажег огонь, как смог до этого налить внутрь воду - возможно, это и есть долгожданная помощь господина Доктора, чью фамилию ношу в паспорте, в голове и в полумеханическом прогнившем сердце; я доведен до точки невозврата, которая прожигается на максимальную глубину в локтевых сгибах, над ключицами и в основании челюстной кости; это невыносимо. Это просто невыносимо.
В голове - чужие мысли; не знаю, откуда появляются и куда потом пропадают, просто когда опускаю основные темы для раздумий, они всплывают, как давно забытые напоминания в телефонной памяти - сделай это. Этого - не делай. Про это - не забудь. Мой разум настойчиво просит чьей-то улыбки, хотя сам давно разучился заниматься подобными глупостями; давно перестал ловить хоть какие-то положительные эмоции от чувств других, от собственных свершений и собственных успехов; все воспринимается как должное - так не может не быть, - сколько бы не истерил и не терял веру в себя, все равно в итоге прихожу к собственному триумфу - это успело наскучить; это приелось; но фиаско я не терплю.
Мальчишка здесь; не вижу, но чувствую - тихое дыхание и невесомое колебание воздуха; предпочитаю оставлять вопросы неотвеченными - если я сейчас буду заниматься чем-то более сложным, чем автоматическое заваривание паршивого растворимого кофе, вряд ли смогу потом адекватно соображать; клонит в сон. Снова. Чудовищно. Колеса перестают действовать.
Шестеренки раздвигаются против правил - расстояние все больше, мелкие шурупы и гайки вылетают из корпуса, - моя Совершенная Отточенная Машина прекращает достойно функционировать и грозится рассыпаться в бессмысленную и иррациональную свалку жести и свинца; свинец - то, что находится внутри. Жесть - то, чем обит корпус. Посмотри на меня, мальчик - разве я некрасив? Разве пробоины на моем теле - это не то, чем стоит гордиться настоящему иждивенцу всех местных фронтов?
Военное положение - сиреной и отбойным молотком; пальцы вздрагивают, когда сыплю в чашку перец - получилось больше, чем надо, но, черт возьми, кому это помешает - молча придвигаю кофе в сторону мальчика. Мне нечего говорить. Мне не о чем говорить. Мне нечем говорить. Моя речь - сплошной ком спонтанного яда, выплеснутого на того или иного человека из внезапного окружения.
Таких, как я, раньше сажали под замок. Головы таких, как я, приносили на серебряном блюде волоокой Саломее. И всех все устраивало.
Раствориться в окружающих пространствах - одних из многих, - как в вакууме, который ненадолго отпускает в идиотический, полный почти сексуальных переживаний сон, - мне просто больно. Больно так, как не было давно - не знаю, что хуже - физически или морально, но сейчас, судя по всему, одинаково. Изнутри груди взрывается так же, как и внутри головы. Все - из-за появления чертова мальчишки. Я виноват в этом сам. Виноват в этом он. Никто не просил его приходить. Никто не просил меня оставлять его здесь. Все нелогично до абсурда, беспамятства, судорог и слез. Практически. Но большие мальчики не плачут, верно, Алекзандер?..
- Возможно, мы все правы, возможно, нас много, возможно, кто-то расчленил мой разум и заставил довериться чужим рукам, мягко онанирующим податливое и воспаленное самолюбие; не знаю, кто заразил меня пагубным вирусом, но от него люди умирают чаще, чем от чахотки и рака; мне досталась обостренная форма - на грани с шизофренией и эпилептическими расстройствами; никакой кофе и никакие бемитилы с фенаминами не спасают от этого чертового сумасшествия...
- Что это? Это происходит внутри меня, или ты тоже слышишь эти звуки, мальчик - взрывы, выстрелы... Война началась? Боже, как это смешно... Как это смешно... И где мой членский значок, где символика НСДАП на лацкане, где свастика на рукаве? Это безумно смешно; чертова декоративная буффонада...
- Мне просто безумно хочется спать, и с этим ничего не поделать; укол вечного амфетамина, возможно, спас бы меня, но вряд ли это сможет... Сможет... Быть найденным, я не помню, к чему я об этом... Мальчик, я ищу твоих рук - кажется, немного клонит вперед, но вряд ли сможешь меня выдержать; хочешь проверить? Я уже практически.. На пути... Что? Пули? В височных долях, посмотрите в височных долях...
Против воли тело опускается на стул; звон вселенной бьет по мозгам; закрываю глаза - я просто немного посплю, это же никому не помешает, а пули вы можете найти сами... Внутри головы... Они доставляют столько боли, такую чудовищную мигрень... Я просто немного посплю..

У нас не хватит здравых сил
К борьбе со злом, повсюду сущим,
И все уйдем за край могил
Без счастья в прошлом и в грядущем.
А. Блок.

Когда война идет, где-то далеко и до тебя доносятся лишь отголоски предсмертных хрипов, лишь эхо покидающих тела душ, ты можешь быть нейтрален в угоду своим принципам, идеям и целям столько, сколько будет требовать твое тщеславие, твоя гордыня и твое самолюбие. Ты можешь кичиться своей мудростью в решении держаться подальше от крови, боли и стойкого аромата смерти и быть может Мерлин убережет тебя от того, чтобы следующими стенами, пошатнувшимися под роковым гулом судьбы, стали стены твоего дома. А возможно тебе повезет куда меньше и однажды рог войны прозвучит и над твоей головой. И что ты будешь делать, когда винтовые лестницы окропятся чужой кровью, а какофония звуков вокруг будет сливаться в единый отчаянный крик о помощи? Поспешишь удрать? Схватишься за палочку? Во время решающей битвы «чужой» войны не существует. Тебе в любом случае придется принять одну из сторон хотя бы за тем, чтобы не оказаться в меньшинстве и сохранить собственную драгоценную жизнь. А как ты поведешь себя дальше, не имеет никакого значения, потому что вероятность того, что ты останешься жив среди сотен других жертв – минимальна. Когда надвигается шторм, каждый человек действует так как повелевает его существо. Одни стремятся убежать. Другие впадают в панику, теряют способность к мысли и стремление к жизни. А третьи, словно орлы, взмывают ввысь и рассекают воздух расправленными в последний раз крыльями. Каким тебя запомнят, если эта битва окажется для тебя последней?
Хаоса нельзя было избежать, как и сдержать панические настроения, охватившие учеников с первого по пятые курсы. Причитания, всхлипы и вскрики слышались повсюду, но страшнее всего было не это. Страшнее всего, когда какая-нибудь одиннадцатилетняя первокурсница вздумает спрятаться в туалете, секции библиотеки, или где-то еще. В этот момент различия между факультетами стираются и, понимая, что староста Гриффиндора давно удрал, поджав хвост, ты вынуждена поступать так, как велит тебе совесть, а не страх, неровно бьющийся в груди в жестоком стремлении разорвать грудную клетку. В такую секунду пафосные речи о том, что судьба благоволит храбрым, не помогают. Помогает осознание собственного долга, засевшего, где-то глубоко в мозгу подобно ржавому гвоздю, который и хотелось бы вытащить в такой момент, а не получится, как ни старайся.
Руки слегка дрожат, и все же она сжимает палочку в побелевших пальцах. Денна великолепно владеет боевой магией и отлично знакома с Темными Искусствами, но она надеется на то, что сможет добраться до девчачьего туалета, где, по словам неких третьекурсников, успела спрятаться группа детей с разных факультетов. Какого дементора их занесло именно туда, Флинт не знала. И в том, что безопаснее будет их эвакуировать, нежели оставить там, где они находились, она так же не была уверена. И все же вместо того, чтобы вернуться в выручай-комнату девушка бежала по коридорам Хогвартса, который попеременно содрогался от новых заклинаний. Несколько сравнительно чистых коридоров вдали от эпицентра битвы были пройдены и впереди уже виделись вспышки заклинаний. Сжать в пальцах палочку еще сильнее и уклониться от зеленого луча, пущенного кем-то из пожирателей. Отпрыгнуть в сторону от падающей колонны  и едва ли не доползти до лестницы. Гул в голове и легкая боль в руке напомнят о том, что жизнь еще не покинула бренное тело. Кровь отобьет траурную мелодию в виски, но останавливаться все равно нельзя. Куда больше вероятности быть убитой, если разлеживаться у лестницы, подавая недвусмысленные признаки жизни.
- Флинт! – слышится за спиной и Денна оборачивается…
-Денна! Денна, вставай- сурово проговаривает отец, раздвигая тяжелые шторы в комнате- пора.
-Да, отец- коротко, на «автомате» отвечает Денна, вспоминая кошмарный сон. Хогвартс. Тот самый день войны. Двадцать лет назад. Но почему Денне чудиться, что она принимает в нем участие?
-Отец… ты был там? Был в тот день?- почти шепотом спрашивает Флинт, закусывая до боли губу. А Маркус захлопывает только что лично открытые шторы и поворачивается к дочери.
Он не был с нею груб. И вопреки стереотипам, которых Денна так боялась и так старательно избегала, но которым все же была подвержена, он не был жесток и даже насмешлив. Это странное, на взгляд девушки, обстоятельство, давало ей причины полагать, что Флинт- старший знает нечто, чего еще не знает она. И это нечто выбивало жалость даже из хладнокровного Пожирателя Смерти. Или, быть может, она ошибалась и отец вел себя поразительно спокойно и отстраненно по другой причине, но как бы там ни было, а Денна на ментальном уровне ощущала, что в ближайшем будущем ее не ждет ничего хорошего. Она могла убеждать себя в том, что отец не позволит, чтобы с единственным его ребенком случилось, что-то плохое, она могла говорить себе, что детей Пожирателей Смерти не посмеют тронуть, но, где-то в глубинах сознания мелькала мысль, опровергающая любой подобный самообман. Денна больше не находится под защитой отца-пожирателя. Теперь она одна. И ответственность за собственное решение, которое уже принято, но в котором придется утвердиться в ближайшем будущем, она понесет самостоятельно. Даже если последствие этого решения – смерть.
Если правдиво высказывание о том, что детство заканчивается, когда ты понимаешь, что умрешь, то Денна стала взрослой в тот момент, когда перед ее взором открылся главный двор Хогвартса. Раньше она много читала о сражениях, битвах, потерях, смертях и войнах. Но в книгах ею прочитанных, все выглядело совсем иначе. Не так уродливо. Не так отвратительно. Не так колко. Потому что когда горят сложенные в яму тела, когда на взявшихся откуда-то эшафотах колышутся петли, а сотни людей застывают в ужасе подобно каменным изваяниям, война, ее цели и средства становятся ужасны в своей неотвратимой жестокости. Так вот в тот момент, когда Денна шагнула в дым горящих тел погибших, она осознала, что в недалеком будущем ее ждет то же самое. И вместе с тем в душе порвалась последняя струна, отделявшая юную Денни от зрелой Денны. Детство закончилось.
-Как-то так- отец никогда не умел притворяться, или опускать какие-то моменты, он всегда рассказывал все на прямую. И сейчас, ничего не утаил от дочери- Денна, тебе пора- сквозь зубы проговаривает Маркус, громко захлопывая за собой дверь.
-Дай мне ещё пять минут- не меняя тона разговора завершила Денна и, не дожидаясь ответа, медленно направилась к дверям ванной комнаты.
Быть может, проходит четверть часа, а возможно и более того. За это время Флинт заставляет себя собраться, несколько раз умывшись ледяной водой. С помощью магии она накладывает аккуратный макияж, с помощью магии же укладывает волосы и облачается в темно-синее платье из благородного шелка. На плечи ложится мантия. Единственное, чего не хватает для полноты картины – чехол с волшебной палочкой на поясе, лежавший около сумки со школьными принадлежностями. Решительно взяв и то, и другое, Денна с хлопком аппарировала  из поместья.
-Спасибо, Марк- первое, что услышала Денна, после тишины, от которой у неё постоянно гудело в ушах, поймав на себе удивленный взгляд заместителя директора и какой-то незнакомой, до весьма симпатичной леди.
-Доброе утро- холодно и без эмоций говорит Денна, - прошу прощения, если помешала.